Через двадцать минут тронулись навстречу границе и мы. К раскуроченной ночью машине не подходили. Там и без нас хватает сострадальцев. Да и толку? На меня нашло какое-то озлобленное отупение. Просидел до самого старта под своим колесом. Ни с кем не разговаривал. Не хочу… Алена, задав пару безответных вопросов, заглянула мне в глазки и больше не приставала. Малая тупо не вставала с заднего сиденья до самого «поехали».
— Назад! На место! Приказа не было, мать вашу за ногу! Стоять!
Сел возле водительского колеса, облокотился спиной на теплый капот, затянулся одногорбым. И ведь — хорошо-то! Турки, сволочи, хороший табачок делают, не отнять. И духота середины лета уже не особо досаждает: ветерок когда-никогда по лицу прошелестит, под отлепленные липучки броника пахнет. Да и попустило…
Пока его бойцы отвлекали противника огнем из руин соседнего квартала, Гирман спустился по тросу несколько метров, оказался напротив хорошего сквозного пролома и менее чем с сотни шагов, сверху вниз, смачно приложился из тяжелой «Таволги» в заднюю полусферу башни. После, сжигая руки, съехал по тросу вниз и, песчанкой юркнув по заготовленному в руинах проходу, исчез в лабиринтах развалин до того, как авиационные пушки «Лёли» спаренным огнем заподлицо срезали на все сто пудов отслужившую свое предназначение трубу.
— Кирилл, то, что они — уроды, не обсуждается. Самим опускаться не надо… Эта хрень когда-то по-любому кончится — придется мириться.
— Не накручивай себя, дружище! Раненых вывезем. Областную обязательно разнесут. Кто-то под отгребалово попадет. Некуда деваться. Нет у нас другой такой больницы. Осветим событие — привлечем внимание мировой, так сказать, общественности к зверствам так называемых Объединенных Сил. Только ты, сучара, не передергивай: не мы — подставляем. Мы лишь точно знаем, как именно будут развиваться события.