И принялась бурно раздеваться. Взмахнув рукавами-крыльями, улетел прочь жакет. Жалобно взвизгнула магнитная застежка блузки, обнажив две соблазнительные округлости, туго затянутые в сетчатый бюстгальтер. Белье стремительно набирало прозрачность, открывая взгляду темно-коричневые соски. Юлия с нетерпением завела руку за спину, нащупывая «кнопку мгновенного сброса», как шутил боцман с «Барракуды».
В рамочке возникло лицо. Знакомое смуглое лицо с острыми чертами. Рот по-вехденски закрыт белой повязкой, хотя на космическом расстоянии дыхание вышедшего на связь не могло оскорбить в каюте что-то священное. Запреты вехденов — самодостаточны; они не считаются ни с какой логикой или целесообразностью, кроме законов их собственной эволюции.
Продолжая окучивать аудиторию, Лючано мельком скосил глаз на контрольный визор камеры, направленной в зал. Его не просто слушали — внимали, раскрыв рты. У женщин в глазах блестели слезы. Мужчины сморкались и хмурили брови.
— Вот мы и добрались до главного. Ради этого я хочу привлечь к проекту вас, Борготта. Как видите, я сама побывала в шкуре подопытного кролика. Верней, крольчихи. Помните разговор в медотсеке «Этны»? Я не зря его затеяла в вашем присутствии. Теперь вам не нужно объяснять, что мы, помпилианцы, зависим от своих рабов не меньше, чем они — от нас. Полное обезрабливание влечет безумие или смерть любого из нас.
«Мой племянник — вор?! Лючано, это правда? Синьор Бертолуччо, умоляю, не надо ругаться! Я накажу его как следует!»
— И снова вынужден спорить с вами, дорогой Феликс!