— Туда нельзя. Обидятся. Пересечь святой путь — к несчастью…
— А я говорю: закройте. В конце концов, что вам — не все равно?
Рядом, на стойке, висели кушаки с кистями. На коврике выстроились тапочки-борцовки — белые, как и весь костюм для борьбы.
Стыдное и властное томление копилось в низу живота. Все-таки у него давно не было женщины. Очень давно. Эта развратная, вызывающая, откровенная, как запах течки, красота — опалена дыханием безумия, она возбуждала, отталкивая.
— Вехден не брать взятки. Я знать. Деньги дурень-помпилианец — не взятка? Их для Фаруд можно? Не запрет?
С вниманием, едва ли меньшим, чем у Лючано, банкир следил за детьми.