Не трудясь подбором встречных аргументов, девочка попросту взяла машинку, кое-как закутала в носовой платок и принялась укачивать.
Чувствуя, как ужас распространяется по телу, захватывая все новые территории, Лючано смотрел на выход из студии. В проеме ему был виден кусочек коридора и небольшой участок дальней стены, покрытой керамопластом. Вскочить, ринуться, выбежать из темницы, где так страшно находиться рядом с изящным господином Кавабатой…
— Скоро будем на месте, — сказал усатый альгвасил, ворочаясь на сиденье рядом с водителем. Его было чудесно слышно без вспомогательной акустики. Переборка не мешала прохождению звука.
Влажная губка заскользила по лицу, смывая «замазку», покрывавшую глаза. Веки трепетали, силясь открыться. Кожу неприятно пощипывало. Тарталья представил, как выглядит со стороны, и чуть не залился истерическим смехом, сопя и повизгивая.
Гораздо медленнее, чем раньше, но «овощ» все равно повторял треклятую комбинацию: присел, схватил, бросил… Нет, не годится! Надо сбить его с ритма, вытолкнуть из колеи; сломать рисунок движения. Лючано начал косвенную коррекцию: чтобы Пульчинелло, приседая на бросок, потерял равновесие и упал. Ничего не получилось. Как хорошо раскрученный волчок, «овощ» обрел устойчивость; он наворачивал оборот за оборотом, не желая заваливаться набок.
«Снаружи — опасность. Внутри — уязвимость».