Обер-манипулярий Лициний Катон, офицер-координатор 2-й эскадры Первого Квинтилианского галерного флота, слушал доклады в пол-уха. Если бы имело место ЧП, сообщение поступило бы вне очереди, как положено по Уставу. Доклады по выходу из РПТ — простая формальность, дань традиции. Индикаторы связи со 18-ю основными и 10-ю вспомогательными кораблями эскадры горели зеленым.
— Дело во мне. Я больше не соглашусь на «десятину».
Если б он еще знал, как сумеет выполнить обещание. Ничего он не знал. Ничего. Кроме главного: слово надо сдержать любой ценой. Лгать умирающему — подлость. Кто бы ни умирал — подлость, и все. И нет этой подлости оправдания.
— Пересыльная тюрьма «Шеол», мой сатрап. Я запросил архивы: тюрьма исчезла в червоточине одиннадцать лет тому назад. Как оказалась в этом секторе — неизвестно.
Повесив куклу на гвоздик, он отправился в дом: за третьим шезлонгом. По дороге он думал о древности. Не о той, можно считать, свеженькой древности, где актер и кукла играли на одной сцене. Нет, маэстро Карл размышлял о замшелой, первобытной, темной бездне прошлого, память о которой если и осталась, то лишь здесь, на Борго, в глуши космоса — тусклое эхо ушедшего навеки.
Он не до конца понял, к чему относятся слова лысого. Читать же мысли хозяина, чтобы безошибочно вникнуть в суть, как не раз было сказано, для Монтелье равнялось взлому чужого жилища. Без веской причины он на это не решался.