Тарталья повиновался. В боку кололо, сердце грозило взломать грудную клетку. За спиной послышалось шипение сжатого воздуха, лязг и противный скрип изрядно заржавевшего механизма.
Голем оборвал крик на середине — сообразил, что звать бесполезно. Тонкие пальцы музыканта вцепились в прутья. Узкая спина щеголя напряглась. Треснула ткань пиджака, раскрываясь посередине, между лопатками, уродливой щелью. Ноги танцора уперлись в пол, словно желая врасти в пластик до колен.
Он сильно изменился, думала адвокат. Солдафон, железный офицер, суровый идол, сама стойкость и непоколебимость, дал трещину. Шутит, нервничает, кипит от бешенства. Последствия болезни? Итог общения с Борготтой? Нет, не может быть. Раб не в состоянии оказать влияние на хозяина. Да еще такое отчетливое…
Он прав, вспомнила Фионина. Эволюция помпилианцев не предусмотрела возникновения их собственных антисов. Для многих этот нюанс говорил в пользу оскорбительного вывода: раса рабовладельцев — не энергеты и не техноложцы, а нечто среднее. Метисы; агрессивная, хищная помесь. Наверное, поэтому, щадя уязвленную гордость уроженцев Помпилии, для определения людей, наделенных способностью к переходу в расширенное состояние, все пользовались словом «антис» — вместо гематрийского «нефил», вехденского «бахадур» или вудунского «н’куйя».
— Всем кораблям соединения: боевая тревога!
«Что теперь? — спросил Гишер. — Будем поднимать?»