Мы спустились. Она торопилась, нервничала из-за работы и каких-то других дел — всего того, чем постоянно забита голова у мирян. Только на лугу, когда впереди уже показались дневные ворота, она немножко успокоилась и начала мысленно перебирать наш разговор.
Ороло с любопытством огляделся. Лицо у него было почти скучающее. Он шагнул в сторону, чтобы видеть гору через открытые ворота, и, думаю, оценил, сколько секунд у него в запасе. Потом поднял брошенную кем-то лопату и её ручкой провёл на мягкой земле дугу. Он повернулся раз, другой, третий, соединяя дуги в бесконечный, плавный изгиб аналеммы. На неё он и встал, ровно посередине, лицом к своей смерти.
— А что все прочие? Так погрузились в размышления о Гилеином теорическом мире, что не заметили, как им на голову спустилась инопланетная капсула?
— Мы, лориты, изводим всех напоминаниями, что такая-то и такая-то мысль уже высказана кем-то давным-давно. Но теперь, думаю, нам следует расширить сферу своей деятельности, включив в неё множественные миры, и сказать: «Очень сожалею, фраа Лодогир, но ваша мысль уже привиделась во сне жукоглазому чудищу на планете Зарзакс десять миллионов лет назад!»
— А как же теперь процианин? — спросил я, изображая на лице (по крайней мере, стараясь изобразить) притворную озабоченность.
— В моём мире, — сказал Ж’вэрн, — мы называем её клеткой Фарадея.