Скипетров же, напротив, глядел волком: злоба на удачливого выскочку вперемешку с лютой завистью к его, ермаковской, победе читалась не только в глазах, но и во всем его облике.
— Как ты думаешь, Прокопий Петрович, зачем наш Григорий Михайлович приказывает найти Вологодского, Серебренникова, Михайлова и Гинса. О чем ротмистр Арчегов хочет говорить с ними? И почему завтра, он что, из Лиственничного сюда приедет? И еще одно — почему ты вчера мне позвонил и предложил помощь? Получил то послание от Арчегова?
— Поручик, быстро туда. Приводите свой «Беспечный» к бою, кочегарь котел на полную. Мы бронепоезд целым взяли, там чехов почти не было. Как пройдет «Блестящий» на первый путь, за ним эшелон с десантом, тебе переведут стрелки на четвертый. Дуй прямо до сорванного понтона, путь чист до моста, за тобой идут японцы. Давай, — и Костя хлопнул офицера по плечу, хотя еще вчера о том и не помыслил бы.
— А в самой Германии совсем плохо, даже на панели для фройлян мест нет — с голоду женщины не очень-то нужны. Деньги дешевле бумаги, на которой их печатают. За буханку черного хлеба миллионы марок платят, такая же стопка по объему, с большой кирпич. Безработица, уплата контрибуции все соки из вашего народа выжимает. От такой жизни «вестфальский пряник» пирожным кажется.
— Упаси Боже! Меня с ненадежными солдатами эсеры сюда и упекли, под надзор чехов.
Продолжая сжимать в руке «наган» с длинным глушителем (изготовили в портовой мастерской по его чертежам и объяснениям флотские умельцы), Костя поднялся на скобу и взялся за край железной двери. Совсем беспечными стали чехи — броневую дверь прикрыли, но не заперли изнутри. На то и была надежда, так как гранаты и лом с кувалдой крайне не хотелось пускать в дело.