— Старшой Терентий у атамана Семенова служит, еще в ноябре семнадцатого уехал, только весточки шлет. Младшего Павлика этой весной в полк отправили, в учебной команде сейчас. Дома только два казака — я и внук, что тоже Осип, да жена моя Полина Сергеевна, да невестка Алевтина, жена старшего сына, да внучка старшая Анна. А Павла опосля службы женим. Вот и вся моя семья, ваш бродь.
И остались только зеленые старые шторки, стол, диван, три стула, кресло с торшером и огромный, вдоль всей стены, стеллаж с книгами: вся школьная программа, включая так и не осиленную «Войну и мир».
Майор говорил серьезно, но в глазах, как видел Александр Васильевич, время от времени сверкали искры презрения. Адмирал сжал кулаки от бессильной ярости — но ничего не мог сделать. Сейчас у Верховного Правителя России сил было меньше, чем у этого уверенного в своем превосходстве наглого чешского майора.
— Я всех офицеров округа и резерва на казарменное положение перевел. Хотел из них три роты сформировать, но прислушался к совету Арчегова и по военно-учебным заведениям распределил. И ты, знаешь, но ротмистр прав — там от них пользы намного больше будет. В Лиственничное утром отправил сорок шесть офицеров — артиллеристов, связистов, техников и саперов. Всю взрывчатку со складов выгреб…
Слюдянка. Он и не освещенным узнал бы ее вокзал, правда, некоторые окна заколочены почему-то досками. Других подобных вокзальных зданий просто не могло существовать в радиусе тысячи верст, Костя знал это точно — почти год до срочной службы ездил сюда на электричке.
— Ну и хорошо, Петр Федорович, — Ермаков крепко пожал руку поручику, нырнул в отдраенную броневую дверь и спрыгнул на снег.