Положил все на свою подушку, которая еще хранила углубление от его головы, мысленно отметив своего нынешнего «особиста»: умеет, собака, работать — и камни нашел, и такой убойный материал из чехов выбил, что любой агитатор ЦК удавился бы от зависти на ближайшей березе.
— И что вас тревожит, дражайший Иван Иннокентьевич?
— Оружие и боеприпасы завозим на лодках. Сегодня отправим туда по роте из полка и дружины. В Знаменском уже сформирована рабочая дружина в 400 штыков. Милиция и отряд Решетина тоже готовы к восстанию. Ну и остается надеяться на выступление инструкторов, по крайней мере, свой второй батальон я выведу…
А заодно сказал, что в тюрьму сейчас возят только политических врагов торжествующей контрреволюции, а уголовных расстреливают и вешают в городе без суда и следствия. Сотни, сотни трупов раскидала новая власть, а их, истинных борцов за народное счастье, замуровала в узилище, в котором тоже царствует смерть. Вот оно, настоящее лицо реакции…
— Потому и удалось, Ефим Георгиевич, — вмешался Ермаков, — что имели опыт ночных полетов. Да, кстати, мое ходатайство о их награждении вы удовлетворили?!
И генерал вспомнил столицу, где целый год он, тогда лишь подъесаул лейб-гвардии сводно-казачьего полка, провел при дворе, где он, простой амурский казак, видел императора и императрицу, даже говорил с ними. Как тогда, при встрече Рождества…