Все сидящие за столом оживленно переглянулись, они почувствовали сильное облегчение, ведь с этими министрами у них были хорошие отношения в прошлом, 1918 году.
Ермаков машинально обернулся, за последние дни он уже сжился со своей новой фамилией, а к имени и привыкать не надобно. От чешского вагона, из пестрой толпы собравшихся женщин, к нему кинулась молодая девушка, выкрикнув его имя еще раз.
— Где ты их взял? — хриплым голосом спросил Костя, с тоской взирая на принесенное.
— Вначале чех пыжился, — довольно невежливо перебил своего начальника штаба ротмистр, — говорил, вы на кого, падлы, батон крошите, да мы вас с дерьмом сровняем. Когда же вы, Иван Петрович, пригрозили, что немедленно прервете диалог, а дискуссию продолжите бронепоездами и артиллерией, то Бируля сдулся, как проткнутое иголкой надутое изделие Кондома, и заявил, что не дело им проливать братскую кровь родственного народа.
Но то Транссиб, а чтоб здесь такое было тоже, о том Ермаков и помыслить не мог. На оживленной станции, среди ясного дня и многочисленных белых и союзных войск помирают раненые и больные русские солдаты, как бездомные шелудивые собаки…