В пятницу, после занятий в институте, мы с Алексеем куда-то заехали. Поднялись на второй этаж к секретарю. Дама бальзаковского возраста оторвалась от работы с печатной машинкой, потребовала у Алексея документы, удостоверяющие личность, а после извлекла из шкафа папку. Отсоединив несколько листков из скоросшивателя, она протянула их мне.
Через две недели я возненавидел макароны, рыбные консервы и тушёнку. Мечтал о привычном комфорте и бабушкиных пирогах. Зато привёз в Москву много работ и воспоминаний. Показал это всё богатство родственникам и, загрузив багажник «Москвича», велел Алексею увозить на дачу. Дома для моих картин уже нет места. Какие-то натюрморты поприличнее маман оформила в рамочки, развесила по стенам. Что-то и из пленэрных с видами гор забрала оформлять, но такими темпами свободных стен в квартире скоро не останется.
Почти сразу она выяснила, что треть детей пришла без альбомов и ещё большее количество без цветных карандашей. Ей пришлось изыскивать свои резервы, обеспечивая первоклашек всем необходимым. И урок почти был сорван. Девочки вообще-то пытались нарисовать собачек, а пацаны, почувствовав слабину (пока Татьяна Валерьевна раздавала листы и карандаши), никак не могли успокится после физкультуры и гавкали друг на друга, предпочтя театральное представление рисованию. Один я добросовестно занимался делом.
С 1966 года министерство образования ввело летнюю трудовую практику для старшеклассников. И мы были одними из первых, кого это нововведение коснулось. Колхозы такой «радости» не ждали и не были готовы встречать с распростёртыми объятиями. Поселили нас по два-три человека у местных жителей. Но кормили централизованно в колхозной столовой. После вывозили на поля, обычно на прополку.
— И что, будешь как все про ворону и лису рассказывать? Нет уж, пошли в библиотеку.
— Считаю, что шпион понёс заслуженное наказание.