— Вот же индюк! — сказала мне ночью. — Боится, что не он, а я представлю тебя при дворе и присвою его заслуги. Сам бы поселил тебя в каком-нибудь чулане и кормил бы черным хлебом с солью. Скуп до невозможности.
— Это долгий разговор, — покачал головой подпоручик, — а нам надо ехать. Хотя… Я вам прочту стих, там все сказано.
— Вы будете заходить в русские села. Крестьяне не разбираются в мундирах и примут вас за французов. Они злы на неприятельских фуражиров и могут наброситься с вилами. С бородой сочтут своим, поскольку французы лица бреют.
— Не зря я вас вытащил, — сказал Фигнер. — Такие офицеры армии нужны. Только не поеду я вами, Платон Сергеевич. Сами светлейшему все скажете. Выведу вас на дорогу, поскачете по ней и к утру выйдете на наши аванпосты. Французов не опасайтесь — они ночами в лагере сидят.
Нехороший я человек, редиска. Раскололся перед маршалом, Родину предал. Ай-ай-ай. Нет бы вести себя, как партизан на допросе. Плюнуть в сторону врага и гордо промолчать. После чего меня бы вывели во двор, привязали к столбу, и с десяток солдат дал бы залп из ружей. Писец котенку…
— На кухне спроси, — пожал плечами подпоручик. — Полагаю, найдется.