— Каша гречневая есть? — спросил Тихона. — С маслом и ржаным хлебом?
Анна слушала, замерев. Руцкий декламировал, отчетливо выговаривая каждое слово, но это не походило на стихи в исполнении актеров. Не было ни надрывной патетики, ни кривляния. Лицо подпоручика не выражало чувств, а его прикрытые глаза словно говорили: он видит внутренним взором, о чем повествует.
— Вон оно как! — деланно испугался рыжебородый, похоже, что главарь шайки, и ухмыльнулся, показав гнилые зубы. — Хорошо, что упредил, ваше благородие. Будем знать.
— Бог весть, — ответила графиня. — Может, и было, а, может, всего лишь сплетни. Орлова, будь у них связь, непременно захотела бы оставить его в Петербурге. Сделать это ей по силам — фрейлина государыни как-никак. Но Платон едет в действующую армию.
— Вон! — рявкнул император, и посыльный испарился.
Этот крик будто взорвал чинную атмосферу завтрака. Задвигались стулья, люди загомонили, некоторые вскочили.