— У меня! — Опасливо поправляю дохтура Иосиф Давыдыча, пытаяся спрятать ногу под кушетку, — Я это… не давал согласия, чтоб нога вашей стала.
Сразу не лечу, штоб настроение романтическое, значица, не сбивать. Закружил вокруг да около, на глазах мелькаю. Шляпу свою травяную заместо картуза — раз! Оно ить смешно, да и пусть, зато глаз за несуразность такую цепляется.
— А то! Дружок мой первеющий, Санька Чиж, так бабка егойная травницей. И подпаском одно лето работал, так от деда Агафона с травами не отставал. Сейчас! Я не я буду, коль не найду!
Ем без особой охотки, не деваться некуда — в голодный год и жук — мясо. И так уж ослаб на таких харчах, да и понос два раза прохватывал.
— А я те говорила! — Оживилась Жжёнова, обращаясь супругу, — что на рынке ея облаяли! Хучь у неё и хайло здоровое да вонючее, ан нашлась и на неё управа.
Покойницу оставили в избе вместе со старушками, собравшимися для обмывания тела, а Санька покорным телком поплёлся за старостихой, еле передвигая ноги и ничево не замечая вокруг. Катерина Анисимовна сверкнула глазами и поджала тонкие губы, видя торжествующую старостиху, но смолчала. Спор ишшо не окончен!