— Тогда забирай свое барахло и уматывай! — рявкнул кузнец.
— Из-за меня все. И с этим столбом, и с кузнецом тоже. Пошли бы в слободку, ничего бы не было. Да и если бы я сдержался, тоже ничего бы не было.
— И рубаху, — заметил Харава, суетясь у широкого дубового стола, раскладывая какие-то свертки, позвякивая склянками.
— Действительно ловкач, — скучающим тоном заметил старшина тайной службы Данкуй. — Забрался по гладкому столбу на высоту двадцати локтей и ловко намалевал углем глаз на белом щите. А ведь столб намазан жиром, без лестницы смельчак не обошелся бы. Без большой лестницы. Значит, он был не один. К тому же стражники заметили глаз только в полдень, уж точно его видели множество луззи, но никто не донес. Меня это беспокоит даже больше, чем дурацкая шутка сама по себе. Хотя выдернуть шутнику руки и ноги следует непременно. Как раз перед тем, как его казнить. А вот Эппа, блистательный иша, я бы и в самом деле пожалел. Верность стражей Хилана, как любовь близких, любовью и питается.
— Другое дело, — расплылся селянин, прибрал монеты, покопался в корзинке, на которую опирался локтем, развернул тряпицу, протянул Луку толстую пряную лепешку, украшенную двумя ломтями копченой свинины, подал фляжку. — На-ка, подкрепись. Сам-то из каких краев?
Он выбрался на палубу, потом поднялся на скалы. Город был непривычно темным, но набережная, порт, берег у маяка были заполнены факелами.