Ветки и трава для постели готовы, сушаться теперя на солнышке, значица. Корзин ажно две — руки сами сплели, пока думки думал. Верш тоже две — поставлю на ночь, и хоть сколько, а вся моя рыбка с утра будет.
Я чем дальше, тем больше на улицу поглядываю. Сытней там, ей богу! Хозяйка через кормит — ей-ей, немногим лучше, чем в деревне зимой. Поначалу-то она и ничего, а потом в раж вошла, барыня чисто. Тот-кто-внутри садисткой её называт, бытовой. Слово-то како хорошее к гадким людям прицепили-то зачем? Садист! Скажешь, и будто сад перед глазами встаёт. Сад, садовник, садист… Тьфу ты!
У выхода — там, где воспитательный дом заканчивается, возок. Прямо вот так перекрыл, што никак! И закрытая зараза, не перескочить! Слева кучер стоит, справа другой мущщина. И етот сундук на колёсиках промеж них.
Долго таскать пришлось-то, ажно руки чуть не оторвались, хотя и привычен работе, не бездельник. Тут бы коромысло, хоть и бабский это струмент, ан нет! Не заведено его у хозяев, значица. Ну коль не сами таскают, то и нечего обзаводится, так? Ни коромысла, ни салазок — санки поставить, ни…
— А копейка с рубля за хороший совет? — Спрашиваю, и голову чутка набок, и молчу, глаз не отвожу. Оно конешно не слишком-то вежественно — взрослый ведь мужик, да ишшо и староста.
— Бутовский? — Незнакомый служитель прервал чтение, — Пошли!