— Не так быстро, молодой человек, — Усмешливо так. Поворачиваюсь… ба! Околоточный! Чёрные шаровары и чёрные же мундир с красной отделкой. На боку шашка, а в руке револьвер, в лоб мне смотрит. А здоров до чево!
— Посерёдке? Ето как мещане из небогатых? — Чиж осторожно вытягивает из груды одежды рубаху, пока торговец, зевая в усы, курит на крыльце папироску, поглядывая изредка то в нашу сторону, то наверх, наблюдая за поправляющим вывеску маляром, — Годится?
— Собирайся, лодырь! — Прасковья Леонидовна ткнула мне давешнюю большущую корзину в руки. Ишь, тетёха! Я-то лодырь? С утра успел нужное ведро вынести, печку подтопить, да воды с Неглинки принесть, а она туда же — ругаться!
Рынок большущий — почитай с полтыщщи народу, ежели всех собрать. Народищу! Площадь большая, да люд толчётся всяко-разный.
— С нужными людьми пил, — Смрадно выдохнул мне в лицо Аркадий Алексеевич и пригорюнился, кулем обвисая в руках, — и не в последний раз, да… Эх, Егорка! Неладно у нас всё в государстве устроено!
Час спустя всё было готово. Припрятав картину в развалинах, палю потихонечку неудавшиеся шедевры на маленьком костерке и покидаю пустырь. Темнеет, задерживаться лишнее не стоит. Бродяги здесь особо не появляются, но ночью свет костра может привлечь бдительного полицейского или дворника. Завтра вернусь, к тому времени краски мал-мала высохнуть должны.