Держась одной рукой за ее колено, рядом с ней на снегу стоял мальчик и, замирая от восторга, кормил сидевшего рядом пса картофельными чипсами из яркого пакетика, неловко зажатого в плотно упакованной в варежку руке, и неуверенно, готовый в любой момент ее отдернуть, протягивая вперед вторую, уже без варежки, которую пес всякий раз задумчиво, не спеша обнюхивал, а потом распахивал свою огромную пасть и осторожно, передними зубами, вытаскивал из нее химический желтый треугольничек.
— Я думаю, дальше будет только хуже. Что будем делать?
— Это дым, — сказал Сережа. — Ты разве не чувствуешь? — И я сразу поняла, что он прав — несмотря на холод, свежести в воздухе почти не осталось, он сделался горьким, и каждый вдох оставлял теперь во рту неприятный привкус горелой бумаги, какой бывает, если по ошибке прикурить сигарету с фильтра.
— …не едет почти на этом говне. Не знаю, что там у Леньки за солярка была, надеюсь, что не летняя, хорошо бы по дороге заправку найти работающую, как думаешь, пап, реально?
Они взяли эту женщину с собой — убедившись в том, что муж мертв, она покорно позволила усадить себя в «буханку», не взяв из своей изуродованной машины ни единой вещи, и за все время, пока они возвращались к Петрозаводску, не произнесла больше ни слова — все эти сорок минут с заднего сиденья раздавался только мерный, пугающий их обоих, стук ее головы о боковое стекло автомобиля всякий раз, когда он подпрыгивали на ухабе. В центре города она вдруг попросила их остановиться и затем, безразлично отмахнувшись от их уговоров поехать с ними дальше, все-таки попробовать вырваться, медленно ушла от них прочь; проводив ее глазами до тех пор, пока она не скрылась на одной из узких боковых улиц, они приняли решение возвращаться другой дорогой, обогнув Онежское озеро с левой стороны, через Вытегру и Нигижму — ни один здравомыслящий человек не отважился бы в такие времена выбрать этот маршрут, но широкая мурманская трасса была теперь для них недоступна, и если они все же хотели добраться до дома — с опозданием на три недели и с лекарством, которое было не в состоянии — и это они уже знали точно — никому помочь, другого выхода у них не было.
Андрей кивал и кивал ему, не говоря ни слова, а я прижалась спиной к входной двери и все слушала этот тихий, извиняющийся голос, понимая, что даже не имею права показываться ему, потому что этот старый, обреченный человек в тулупе с чужого плеча пришел сюда говорить не со мной. Я стояла до тех пор, пока холодный собачий нос вдруг не толкнул меня под руку, и тогда я как можно тише открыла дверь и вернулась в теплый, спящий дом, оставив Андрея наедине с его собеседником.