— Собирайте манатки, — сказал Швейку фельдкурат, кивнув на походный алтарь. — Нам нужно всё развезти владельцам.
— Дохлая? — недоверчиво спросил старший писарь Ванек.
Дверь отворилась, и появился профос, принёсший четверть пайка солдатского хлеба на обоих и свежей воды.
— У меня уж если полевой суд, то всё должно делаться быстро, как полагается в полевом суде; быстрота — это мой принцип. В начале войны я был за Львовом и добился такой быстроты, что одного молодчика мы повесили через три минуты после вынесения приговора. Впрочем, это был еврей, но одного русина мы тоже повесили через пять минут после совещания. — Генерал добродушно засмеялся. — Случайно оба не нуждались в духовном напутствии. Еврей был раввином, а русин — священником. Здесь перед нами иной случай, теперь мы будем вешать католика. Мне пришла в голову превосходная идея: дабы потом не задерживаться, духовное напутствие вы дадите ему заранее, чтобы, как я только что вам объяснил, нам не задерживаться. — Генерал позвонил и приказал денщику: — Принеси две из вчерашней батареи.
— А я ещё плюну, видите — вот! — вызывающе ответил строгий господин и снова плюнул на пол. — Как ему не стыдно! А ещё военный священник! Срам!
Поручик Лукаш вздохнул, повёл Швейка в соседнюю пустую канцелярию, закрыл дверь и зашагал между столами. Наконец он остановился перед Швейком.