Ответ Бертона. Для меня — принципиальное. Я сказал, что увидел такое, чего никогда не забуду. Если комиссия решит, что рассказанное мной хотя бы на один процент правдоподобно, так что нужно начать соответствующее изучение этого океана, то скажу всё. Но если это будет признано комиссией за какие-то мои видения, не скажу ничего.
— Нет. Теперь уже нет. Это касается не только нас. Знаешь, о чём речь? Океан обнаружил разумную деятельность. Он знает строение, микроструктуру, метаболизм наших организмов…
— Что? — спросил я. У меня снова как будто заложило уши, и я стал хуже слышать. — Что ты хочешь сказать? Где он?
Высокие окна верхнего коридора заполнял закат исключительной красоты. Это был не обычный, унылый, распухший багрянец, а все оттенки затуманенного, как бы обсыпанного мельчайшим серебром розового цвета. Тяжёлая, неподвижно всхолмлённая чернь бесконечной равнины океана, казалось, отвечая на это тёплое сияние, искрилась мягким буро-фиолетовым отблеском. Только у самого горизонта небо упорно оставалось рыжим.
— Предпочёл бы, чтобы я плакал? Предложи что-нибудь.