Ну ничего, ничего… еще немножко подежурю и домой. А скоро вообще — Новый год, отпуск и поездка в Питер.
Тьма была кромешная. По лицу хлестали ветки, ноги болели, настроение было так себе. Чтобы как-то найти себе место для ночлега, решили осветить окрестности факелом. Для чего были использованы старые трусы Максим Максимыча, пропитанные подсолнечным маслом. Старые трусы окрестности освещали плохо и изрядно чадили, нагоняя дополнительную жуть на и без того малопривлекательный ландшафт. Наконец, в тусклом, семейном в горошек, свете удалось обнаружить нечто напоминающее островок суши с поваленным деревом. «Ладно, привал!» — согласился Максимыч. Петриченко остановился и, произнеся длинную тираду: «Вас приветствует всесоюзный курорт-здравница Геленджик», — облегченно сбросил тяжелый рюкзак с провизией на землю. Раздался булькающий звук, и рюкзак с шестью пакетами молдавского вина «Кодру», четырьмя буханками черного хлеба, варено-ворованной курой и двумя банками тушенки бесследно скрылся, подобно Стэплтону из Мэррипит-Хауса в сердце Гримпенской трясины. Петриченко первым понял, что произошло, но, пытаясь оттянуть момент неизбежной расправы, продолжал как ни в чем не бывало с шутками и прибаутками делать вид, что распаковывает рюкзак.
— Эй, сюда подойди… — начал Макс тщательно отрепетированный наезд на Рувима. — Узнаешь деталь, ебта? — Максим многозначительно показал Рувиму рукоятку от переключателя скоростей погибшего «Москвича» с обличающей надписью «АЗЛК».
— Посмотрите, Джес, вашего огромного живота больше нет!
Вечер подходил к логическому завершению, ни суши, ни виски, ни шампанского больше не хотелось. Григорьев, исполнив что-то из Фрэнка Синатры, сорвал очередные аплодисменты, а Петриченко вальяжно ковырял вилкой в ведерке земляники.
— Конечно, миссис Юингс, я частенько бываю в этом чудном городке и люблю сиживать в пабе «Королева Елизавета» на берегу океана за бокалом красного вина.