— Помилуйте, князь, что вы говорите, опомнитесь!
— А позвольте, с кем имею честь… — обратился вдруг угреватый господин к белокурому молодому человеку с узелком.
Лебедева всё еще не было дома, так что под вечер к князю успел ворваться Келлер, не хмельной, но с излияниями и признаниями. Он прямо объявил, что пришел рассказать князю всю жизнь и что для того и остался в Павловске. Выгнать его не было ни малейшей возможности: не пошел бы ни за что. Келлер приготовился было говорить очень долго и очень нескладно, но вдруг почти с первых слов перескочил к заключению и объявил, что он до того было потерял “всякий призрак нравственности (“единственно от безверия во всевышнего”), что даже воровал.
— По… почему не было? — пробормотал генерал, и краска бросилась ему в лицо.
— Поверьте, что я не унижусь до счетов с вами, — сказал он, — и если вы…
— Эге! Да ты вот что! — действительно удивился, наконец, Рогожин; — тьфу чорт, да ведь он и впрямь знает.