– Может быть, полетишь следующим? – поинтересовался Дик, пропустив мимо ушей жаргонные словечки, которых никогда прежде не слышал, ибо уже прикидывал в уме, кого из перспективных кандидатур наметить на вечер. Когда наступал неизбежный момент разлуки, он легко расставался с женщинами. Правда, эта крошка чем-то затронула его за живое и расставаться вот так, после первой ночи, не было никакого желания.
Бармен, увидев входящих с улицы Сандерса и Полубоя, нырнул под стойку. Когда он выглянул, в лицо ему смотрело острие палаша. Стриптизерша с восторгом уставилась на сверкающее лезвие «бастарда», будто это была редкая драгоценность. От группы сидящих отделился мужчина. Когда он вышел на свет, Сандерс узнал двоеликого. Полубой, не торопясь, обнажил клинок и постучал острием по полу.
И он принялся обстоятельно рассказывать, как учился в школе, как надрался до посинения с русскими. Полубой гнул свое – про жизнь в училище, про службу в спецназе, вспоминал Луковый Камень и всех приглашал туда приезжать. Лив тоже не молчала – и ей было что поведать. И про то, как брат-придурок залез в долги и пришлось всей семьей отрабатывать, не то в поденщики бы попали, а это на всю жизнь. А потом она выучилась водить глидер.
– Оскорбление императорской фамилии, – понизив голос, сказал Полубой. – Профессор, вы знаете, что это такое?
Ван Хонк поморщился, в который раз посетовав на свое чересчур развитое воображение, и, наполнив рюмку коньяком, выпил залпом, как лекарство.
Карен лежала на боку, смятая простыня едва прикрывала ноги, копна волос закрывала лицо, но он помнил, как оно склонялось к нему, и сквозь румянец проступала благодарность за блаженство; как сухие, лихорадочно горящие глаза пытались угадать желание; какой восторг охватил его самого, когда он понял, что они читают мысли друг друга, на эти сладкие и дикие мгновения сделавшись телепатами.