Режиссер Монтелье душу бы продал за такую сцену.
– Как переводчик. Сейчас здесь будет его величество.
Босые ноги по щиколотку утонули в мягком ворсе ковра. Мигом позже скрипнула дверь, ведущая в соседнее помещение, и в спальне объявилась Фрида. С утра она избрала горалью ипостась, и зря. Коза с подозрением уставилась на ковер: это еще что такое? Не родичей ли шерсть?
– Останутся больные. Останутся дряхлые. Останутся лекари, не бросившие лежачих пациентов, и сыновья, не бросившие престарелых родителей. Останутся калеки. Останутся сомневающиеся. Останутся скупердяи. Этих будет больше всего. Упадет небо или нет, на то воля Господа Миров. А стены есть стены, мебель есть мебель; посуда, скот, сундуки с добром… Останутся мародеры. Кто-то захочет поживиться даже в аду, стаканом кипятка. Останутся любопытные. Идиотов везде хватает.
Шах в растерянности завертел головой – что происходит?! – и, белый от ярости, выхватил саблю из ножен. Повинуясь владыке, первый ряд всадников тронулся с места. Выждав три-четыре секунды, Скунс снял с плеча «Шершень». Вокруг фигуры телохранителя мерцал едва заметный ореол силовой брони. В следующий миг площадь перед конными встала на дыбы. Лучевой удар взметнул булыжники, оплавленные и крошащиеся, на высоту человеческого роста, накрыв атакующих жаркой волной камня. Лошади прянули назад, сбрасывая седоков; ряды смешались. Раненые бились под копытами, стараясь отползти прочь. Не удовлетворившись этим, Скунс продолжал стрелять. Взорвалась мостовая за шаг до взревевшей от ужаса пехоты. Ослепительный луч скользнул выше. На головы несчастных рухнули обломки балконов, коньков крыш и фигурной лепнины. Площадь заволокло пылью и дымом. Территория перед посольством превратилась в филиал преисподней, а Скунс, демон пламени, жег и крушил, не давая шадруванцам опомниться.
«Понравился, – тайком усмехнулась Линда, – не то слово. Ты, милочка, влюбилась как кошка. С первого взгляда. Никакой эмпатии не нужно – сразу видно…»