Квасу было больше, чем обычно, и он чуть горчил. Добросвет помахал мне рукой, закрыл за мной люк, и я поплыл навстречу неведомому.
Я обернулся. Передо мной стоял Шмыга — с пистолетом в одной руке и алюминиевым кейсом в другой.
— Продолжайте, — сказал Аристотель Федорович.
Когда наркоз отпустил, я был уже снова пристегнут к своему креслу-каталке. Я осторожно ощупал языком зубы. Верхний шестой стал другим. В нем появилась большая свежая пломба, которую, если сказать честно, мне давно надо было поставить самому — раньше на этом месте была дырка, и она уже начинала ныть.
Над пустыней поднялись столбы черного праха — горел авиационный керосин, и в его пламени превращался в копоть гуманитарный груз. Рвались снаряды к тридцатимиллиметровой пушке; полосы дыма покрыли небо причудливыми росчерками, словно во время салюта.
Подняв на меня глаза, он виновато развел руками.