– Так купи себе, что понравилось! – вскричал я, доставая портмоне.
– Ну… чувства, – пояснил дядя Саша. – Восторг, ужас, удивление, счастье. Ты в счастье или в ужасе?
И примерно с того же времени в наших отношениях с Вильковским возник дополнительный странный, едва ощутимый мною привкус. У него в разговоре появился некий заговорщицкий тон, будто между нами тремя происходило… вернее, не происходило еще, но готовилось, подразумевалось, что может произойти… Боюсь, не смогу обозначить словами эти мимолетные взгляды, брошенные на меня и на Лизу по отдельности и вдруг поволокой маслянистых глаз нас объединявшие: так шаловливая рука проводит по зеркалу мыльным помазком, заключая в шутливое сердечко двоих, отразившихся в нем.
– Идиот… Спектакль бывает только один раз.
Но – ничего, ничего, долетел в конце концов… Красивая кудрявая тетенька с яркими губами, – «душевная попутчица», которую дядя Саша умолил проследить за ребенком, – вывела измученного Петю в зал прилета Львовского аэропорта, и едва он отпрянул от вида толпы за металлическим барьером, как из нее, топая ногами в мужских штиблетах и всех расталкивая, с криками: «Пётрэк, Пётрусю!!!» – высокая, костистая, седая, с байковым одеялом, как с солдатской скаткой на плече, – вылетела Бася.
Уходящее солнце вспыхивало на клапанах флейты и кларнета. Заросшая нежной паутиной белая лампа под потолком колоннады мерно покачивалась в вышине… Мы тихо разбирали в сторонке свое хозяйство, готовясь на смену музыкантам. Но когда возник Фаюмочка, флейтистка вдруг улыбнулась и кивнула нам, приглашая присоединиться.