Далеко-далеко, где-то в глубинах тёмного коридора, нежно поскрипывал сверчок. Стоял поздний вечер; против воли содрогаясь, Эгерт зажёг сразу пять свечей — это было немыслимое расточительство, но комнатка осветилась, как днём, и в мутной глубине железного зеркала, помещавшегося в простенке у двери, Эгерт увидел своё лицо со шрамом.
Проходя через площадь, где красовалось на постаменте каменное привидение Лаш, Эгерт старательно обошёл группку молчаливых людей в таких же, как у привидения, плащах. В какую-то секунду ему померещились пристальные взгляды из-под нависающих капюшонов — но в то же мгновение серые фигуры повернулись и двинулись прочь.
Эгерт плохо запомнил путь по извилистым переходам — перед глазами его скользил по мостовой подол серого одеяния, а в душе боролись два одинаково сильных чувства — страх идти в Башню и страх отказаться. Вопреки ожиданиям, Фагирра не повёл Эгерта через главные ворота; переулок сменился подворотней, да такой тёмной, что Эгерт не смог рассмотреть человека, явившегося из мрака со связкой гремящих ключей и завязавшего Соллю глаза.
Наконец, воробей — или кто он там был — закончил купание и, так и не почтив своим вниманием деликатную Торию, вспорхнул на выступающую из стены балку — сушиться. Тория переложила ручку корзинки из одной ладони в другую, спокойно и дружески кивнула мокрой птице и продолжила свой путь.
На лицо ему пролилась небольшая речка. Выждав ещё немного, он застонал и открыл глаза.
— Человек уязвим, когда он в одиночестве, — раздумчиво продолжал магистр. — Робость — удел одиноких… Да, Эгерт?