Не обрушились стены, не задрожала земля; огонь всё так же обвивал смолистую верхушку факела, и поблёскивали серебряные пластинки, украшавшие пустое кресло в углу.
Ныли кости после бессонной ночи; книга была здесь, под подушкой, и при свете дня Эгерт осмелился снова взглянуть на портрет.
Сперва послышались под окном приглушённый хохот и неразборчивая болтовня, потом кто-то жалобно завёл песню, которая тут же и оборвалась коротким вяканьем — похоже, певец получил дружеским кулаком по спине.
Из последних сил он побежал через площадь, а проём всё суживался, и вот створки с грохотом сомкнулись, зазвенела цепь, натягиваясь в стальных кольцах, и торжественно, как флаг, на цепи поднялся огромный чёрный замок.
— Ну, дел-то у них много… Одной стирки сколько — плащи-то длинные, мостовую подметают, всякое дерьмо к полам липнет… Пачкаются, поди, страшное дело…
В холодной луже умирал мужчина, когда-то молодой и сильный, а теперь страшный, как полуразложившийся мертвец; извиваясь, он пытался напиться талой воды, хлебал, кашлял, косился на Луаяна — и пытался снова, и запёкшиеся губы ловили каждую мутную каплю, достававшуюся тяжким трудом.