Торию трясло. Она тоже поняла — сгорбленной спиной своей Эгерт чувствовал её лихорадочное, на пределе срыва ожидание.
И в эту секунду способность кожей чувствовать боль и насилие вернулась к нему с такой силой, что он зашатался.
И тогда, подняв тоскливые глаза на предстоящий ему путь над пропастью, он решился.
Эшафот перед зданием суда был готов в последнюю минуту — замешкались рабочие, любовно обшивавшие лобное место чёрным сукном. На сукне бесподобно смотрелись гирлянды свежих цветов — праздник всё-таки; деревянная плаха оказалась покрыта лаком и расписана, как барабан.
Обернувшись к площади, Фагирра подставил лицо ветру; широкие рукава плаща соскользнули, обнажая запястья, и Эгерт машинально задержался взглядом на зеленоватой татуировке — профессиональной отметине привилегированного цеха, цеха учителей фехтования.
— Фета, — сказал он, опуская глаза, — ты боишься чего-нибудь?