Летними днями каменная площадка, служившая двориком, накалялась, как подошва чугунного утюга, и воздух над ней дрожал и колебался. Улицы лежащего под скалой посёлка тогда сходили с места и меняли очертания; учитель Орлан таинственно улыбался: «Видимость… В знакомом спрятано незнакомое, в известном сидит неведомое, до дна этого колодца ты не дочерпнёшь, как бы не старался… Впрочем, зачем тебе дно? Напейся — и будь благодарен…»
В глухой предутренний час ему приснился сон. Ему и раньше являлись сны, простые, обыденные, более или менее приятные — женщины, лошади, знакомые, тараканы… Проснувшись, он забывал свой сон раньше, нежели успевал осознать, что именно снилось; на этот раз он вскочил среди ночи, мокрый, в облепившей тело сорочке, трясущийся, как щенок под ливнем.
Шкодливые глаза цвета мёда сочувственно заморгали — Лису, наверное, не раз и не два случалось получать схожие травмы. Глядя в его круглое мальчишечье лицо, Солль понял вдруг, что Лис действительно сопереживает и в сочувствии этом нет ни капли притворства.
— Заклятие не имеет обратной силы, но может быть сброшено… В исключительных обстоятельствах. Раз в жизни бывает этот момент, и пропустивший его лишается надежды навсегда; условия же таковы…
Торговец глухо похрапывал; девица поймала наконец муху и, зажав насекомое в кулаке, с интересом прислушивалась к звукам, издаваемым несчастной пленницей.
Ректор говорил и говорил, а Тория уже уходила, держа голову непривычно низко.