– Это если в набег идти, а если на захват земель? – перебил Осьму Корней. – Вот смотрите: это Припять. – Корней отлил немного кваса из кружки и провел пальцем мокрую линию вдоль стола. – Южнее ее: Давид-Городок, Хотомель, наше Погорынье, – справа от полосы, обозначающей Припять, встали кружки из-под кваса, – и стольный град Туров. – На дальний от себя край Корней бухнул кувшин с квасом и вопросительно оглядел собеседников. – Это понятно?
– Очень просто. Нас, лекарок, опасаются. Нет, уважают конечно же, некоторые даже искренне любят или благодарны за избавление от хворей. Но живем-то мы не так, как все, знаем что-то такое, что другим недоступно, а все непонятное и необычное у простого человека опасения вызывает. А еще есть такие, что завидуют нам – власти нашей над людьми, уверенности в себе, особому положению. Тебе, доченька, вдобавок и за то, что Михайла ни на кого, кроме тебя, не смотрит. А женихом-то скоро завидным станет!
А сама прям цветет: щеки румяные, глаза блестят, тело так и играет, на шее следы от поцелуев страстных… правда, под глазом синяк, слегка прихрамывает и вроде как тревожится о чем-то.
– Да уж, еще какая нездешняя! – Анна выпятила нижнюю губу и сдула волосы со лба. – Дреговические-то девы поначалу, в Ратном, тише воды и ниже травы – для них и Ратное большой город, а меня-то из Турова привезли, да свет поначалу повидала: Киев, Переяславль… сам все знаешь. Вот и шипели на меня да каждая… ужалить норовила! И я тоже, дура молодая, нос до небес драла… пока Добродея, была в Ратном такая мудрая старуха, царство ей небесное, в разум не привела. – Анна неожиданно хихикнула. – Так и вспомнила себя тогдашнюю, когда Мишаня купеческих детишек на берегу стращал.
Треска недовольно покосился на Брезга, но ничего не сказал.