В воздухе повисла тишина, все ошарашенно смотрели на боярича. Джека Лондона, разумеется, никто из присутствующих не читал, и подобное условие поединка казалось совершенной дичью.
Последнее замечание относилось к Младшей страже, стройными рядами, в колонну по три, выезжавшей из леса (Мишка специально велел остановиться, дождаться отставших и построиться). Зрелище действительно было впечатляющим – сто десять отроков в начищенных доспехах, молодость которых выдавали только безбородые лица. В остальном – настоящая латная конница: юношескую угловатость телосложения скрадывали доспехи, покачивающийся над строем лес копий имитировали сулицы, которые отроки, для форсу, упирали тупым концом не в стремя, а в специально притороченную к седлу ременную петлю, на черных щитах, взятых в положение «на руку», изображен некий зверь красного цвета, держащий в лапах ярко-желтый православный крест.
– Ладно, недосуг мне, слушай внимательно. Тебя, наставников и Дмитрия сотник ждет у себя в усадьбе, там уже все десятники, кроме Луки и Игната собрались…
Понимаю – трудно, но ты же ведунья. Слабенькая еще, но ведунья. И ты – женщина. Маленькая еще, глупенькая, но – женщина.
Уходили из Киева не с миром и не добром. Избитые, израненные, лишенные имущества, многие потерявшие семьи, они поодиночке и малыми стаями вырывались из городских пределов, призывая кару богов на головы Владимировых ближников и самого вероломного князя. Но вырваться было мало, надо было еще и уйти от погони, потому что и воевода Добрыня, и сам князь прекрасно понимали, что дать им собраться вместе, скопить силы, получить благословение выживших жрецов – смерти подобно. И греческие попы, прекрасно понимая, чем для них обернется победа язычников, благословили именем Божьим любую жестокость в отношении непокорных. Приказ был прост: догнать и уничтожить.
– Никогда… никогда не только не говори, но даже мыслить не смей…