— Жаль Мэльфи, — проворчал Ярре. — В принципе-то он неплохой парень.
Вокруг них ночь тоже жила отрывистыми криками и стонами раненых. Мольбами и вздохами умирающих. Привыкшие к звукам страдания и смерти, они уже не слышали этого. Эти звуки были для них обычными, естественными, так же вплавленными в ночь, как пение цикад в акациях у Золотого Пруда.
— Я не глядела тогда на ваши лица, — равнодушно бросила она.
— Краснолюды с гор, — пояснил ландскнехт. — Одно из подразделений Махакамской Добровольческой Рати.
— Если даже и мой, — она вытерла платочком глаза, губы и нос, — то одновременно и не мой, потому что далекий во времени. Несомненно, удаленный во времени. Ведь это прошлое либо…
Мне тогда было лет шесть-семь. Моей старшей сестре — четырнадцать, и она уже успела нажить себе горб от постоянного вязания. Ведь надо было на что-то жить. Бабья доля. К этому у нас готовили девочек с младенчества. Горбатиться. Вечно горбатиться. Горбатиться и сгибаться над вязанием, над ребенком, под тяжестью живота, который тебе заделывал парень, едва ты успевала оправиться после предыдущих родов.