И тем не менее был вполне реальным. И вполне реально попал в ловушку, запутавшись вожжами и уздечкой в кроваво-черные ветки свидины. Когда Высогота подошел ближе, конь прижал уши, ударил ногой так, что почва задрожала, дернул красивой головой, повернулся. Теперь стало видно, что это кобыла. И кое-что еще. Нечто такое, от чего сердце старого Высоготы забилось, словно ошалевшее, а невидимые клещи стиснули горло.
— Слушай, Хотспорн, кончай меня мазелить. У тебя это звучит как-то обидно, а я не позволяю обижать себя безнаказанно.
Тут же рядом безумствующий, обожженный, мчащийся напролом конь повалил и истоптал еще одного ребенка.
— Нератин заколотил в ворота. Вежливо так сказал, кто мы и с чем. Вежливо просил послушать. Ну, впустили нас. Мастерская механика была красивым зданием, прямо-таки крепость, обнесена сосновым частоколом, башенки, крытые дубовыми клепками, внутри на стенах — полированная лиственница…
Скрип. Скрип. Скрип. Быстрый. Ритмичный. И все более четкий. Все более четкий…
— Аккурат! — уперлась лучница, усаживаясь поудобнее. — Я свое знаю. Мой отчим, когда королевские коморники делали у нас перепись людей, так ноги взял в руки, завалился в лес и две недели там отсиживался, носу не казал. Нет уж, где пергамент, там яма, любил он говорить, а кого ныне чернилами записывают, того завтра колесом ломать станут. И верно говорил, хоть и паршивец был, хужее не сыскать. Мнится мне, он в пекле поджаривается, курвин сын!