…А ведь ему и в голову не пришло задуматься, кем он выглядит в ее глазах. Старый расчетливый хрыч, старательно отделяющий себя-холодного-чиновника от себя же, но похотливой-скотины-в-ворохе стерильных простыней. И то хорошо, что такая жизнь представляется ей ненормальной; та же Федора, к примеру, считала подобное положение вещей вполне естественным. Свободен, богат, властолюбив — имеет право…
Никто не брал трубку. Ивга сползла по стене спиной, обняла колени и заставила себя ни о чем не думать.
Нет, губы его не шевелились. Губы оставались судорожно сжатыми — но она ясно слышала, ясно, явственно, внятно…
— Видишь ли… — инквизитор аккуратно, как-то даже по-ресторанному пластал податливый хлеб. — Меня с детства приучили, что личные проблемы каждого из людей — это только его личные проблемы. Понимаешь?..
Его сердце еще бьется. Его сердце бьется чужим ритмом, заставляя ее терять нить, заставляя накреняться торжественную чашу.
На оконном стекле, давно не знавшем мытья, подрагивали редкие капли прошедшего дождя; прислонившись к стеклу горячим лбом, Ивга смотрела, как человек в длинном темном плаще выходит из подъезда. Не спеша пересекает маленький скудный дворик; его зеленая, как крокодил, великолепная машина выглядит здесь случайным залетным гостем, но мелкая детвора, оседлавшая веревочные качели, не спешит лопаться от любопытства. Подошли, посмотрели — и вернулись к своему развлечению; стало быть, не в первый раз господин Клавдий Старж оставляет перед скромным домом своего не вполне скромного «графа». «Это тоже в некотором смысле мой дом…»