– Это Маслов, – простонал итальянец. – Он, ворон, больше некому. Тогда непонятно одно: почему вы еще на воле? Или не опознал? Навряд ли. Он у старухи каждый день, не мог не заметить, что склянка точь-в-точь, такая же. А если… Тс-с-с! Что это? Вон там, на печи!
– Николай Александрович, я тут в интернете прочел, что растения тоже боль чувствуют, тоже могут любить или ненавидеть. К одному садовнику листочками тянутся, от другого норовят отодвинуться. Как думаете, правда или нет?
– Он что, за нас? Николас кивнул. – Его папа подослал, да?
Поиграл желваками, как бы дожевывая остатки эмоций. Снова сделался сух, деловит.
– Не трудитесь, ваше сиятельство. Это не мел, а седина, изъян природной пигментации.
Подъезд, правда, разочаровал. Ни охранников, ни консьержки, даже кодового замка нет – входи кто хочет. Стены облупленные, лифт допотопный.