Он принял-таки её, эту жизнь — принял целиком, вместе с бесконечной дорогой и ноющими ногами, вместе с тяжёлой работой, за которую всегда полагался ломоть хлеба, вместе с ветром, пробиравшимся под куртку, и курткой, защищавшей от этого ветра. Та горечь утраты, что отравляла воспоминаниями и застилала солнце, та изводящая боль, толкнувшая его когда-то в петлю, та зияющая пустота в душе, которая, казалось, никогда не заполнится — покидала его. Покидала по капле, покидала не сразу, но покидала безвозвратно. Он ни от кого не бежал и никуда не стремился — просто шёл, насвистывал и поглядывал в небо.