— Можно взглянуть? — спросил я, волнуясь.
Мои ноги, кажется, прилипли к полу. Я стоял, как болван, и ловил воздух открытым ртом.
Он рыдал и бился о прутья клетки, а шут передразнивал его всхлипы и судороги, и толпа улюлюкала, и стекали по Руалову лицу не слёзы, а грязные вонючие потёки.
— Думай, Ларт. Думай, как его остановить. Твоего выкормыша. Твоего любимца.
Трещали щепки в огне; их, впрочем, должно было хватить ненадолго, а достать огромную сухую ветку, сломанную когда-то бурей и нависавшую теперь над головой, у него не хватало сил. Побои, едва не стоившие ему жизни, напоминали о себе чаще, чем хотелось бы.
Перед ним лежала на столе груда золотой фамильной посуды, сплошь в бурых пятнах ржавчины.