У стоявшей поодаль Наллики вырвался невольный крик ужаса. Из руки странной Смертной, забредшей в ее волшебную рощу, вырвался язык яростного серебристого пламени. Падавшие сверху Сыщики достигали земли уже разрубленными надвое безжизненными грудами дурно пахнущего окровавленного мяса.
Маленький лесной народец совещался недолго. Пришедшие сюда корневики могли говорить не только от своего имени — и приняли решение. Они были согласны.
Арьята лишилась дара речи и только и могла, что прижимать ладонь к бешено бьющемуся сердцу, терзаемому изнутри острой, режущей болью. Она и верила, и не верила. Верила потому, что так хотелось думать, что все случившееся было лишь дурным сном, а не верила потому, что против этого восставал разум, настойчиво предостерегавший от ложных надежд.
— Ложе наслаждений и покорная раба ждут Великого Атора, — еле слышно произнесла Владычица.
Девушка все же сумела крикнуть: «Мама!» — и схватить в охапку малыша, но тут в ставни ударило что-то тяжелое и мягкое. Рама вылетела, внутрь просунулось нечто живое, зловонное, извивающееся… Арьята, задыхаясь от омерзения, но одолев свой всегдашний страх перед змеями и лягушками, с визгом метнулась к вползающему в окно существу, с размаху всадив стилет в податливую горячую плоть.
И тут начала наконец действовать Наллика. Трудно сказать, отчего она так долго оставалась лишь сторонним наблюдателем; да и все последующее объяснить также нелегко.