— Синаем интересуетесь? Напрасно-с. Там в этот час никого. Николаевская молельня закрыта, раньше завтрего не попадёте.
Дожидаясь Вас и тревожась за исход этого трудного (а вдруг и невозможного?) дела, я не находила себе места. Стала бродить по дому — сначала по одной только лаборатории, потом и по другим комнатам, что с моей стороны, конечно, неприлично, но мне всё не давали покоя слова Доната Саввича о том, что он не видал Лямпе уж несколько дней. Разумеется, пациенты в клинике содержатся вольно, но всё же это как-то странно. К тому же мне пришло в голову, что, слишком сосредоточившись на отце Израиле и Окольнем острове, я почти совершенно выпустила из виду лечебницу — то есть предположение о том, что преступником является кто-то из здешних обитателей. А между тем если вспомнить ту ночь, когда Чёрный Монах на меня напал, то поворачивает именно на эту линию.
— Какой же ты сумасшедший? Не воешь, по полу не катаешься.
Чудесный спасатель рассеянно огляделся и вдруг задержал взгляд на рыжеволосой красивой даме, что смотрела на него не с восторгом, как другие, а скорее с испугом.
На заливистый, с одышкой и всхлипами хохот, донёсшийся из спальни, в дверь заглянули уже безо всякого стука, только не госпожа Лисицына, а доктор Коровин с ассистентом, оба в белых халатах — должно быть, после обхода. С испугом уставились на побагровевшего, утирающего слёзы владыку, на встрёпанного пациента.
Нога вдруг отдёрнулась, сверху донеслось хихиканье, и Полина Андреевна с воплем, ещё более пронзительным, чем предыдущий, отскочила назад.