— От Паперного, да… — лениво повторил смутный в полутьме паренек. В полосатом от жалюзи помещении видны были напросвет два жестких, как у удода, хохолка у него на затылке. — Было дело, звонил Паперный. Выходит, ты от Дзюбы?
— Еще бы не утробным, у него же был заворот кишок! Он простонал: «Марго, ко мне приходил замдекана факультета. Это большая честь?» Ты не помнишь, почему он лежал в отдельной палате? Потому что принц?
Им принесли заказ, но несколько минут ни тот, ни другой не притрагивались к еде. Кордовину казалось, что его приятель озабочен какой-то внезапной мыслью…
— Стратег и снайпер, — хрипло пробормотал сам себе.
Трудно себе представить, что эта сушеная треска когда-нибудь смеется или плачет, или вдруг расскажет забавную историю из детства… Да было ли у него детство? И почему, во имя всех святых, при виде кардинала ему первым делом вспомнились щелястые стены их винницкого нужника? Что за дикие картины, что за бред?
— И что же? — с недоумением спросил Кордовин, которому никак не удавалось ухватить связь между этими политическими раскладами, интересными разве что прессе и истеблишменту, и картиной, найденной им в Толедо. — Не понимаю, какое все это имеет отношение…