…Жука была дома, валялась на своем продавленном диване с книгой в руке и бутербродом в другой, смотрела концерт: там нескончаемая Валентина Толкунова пела и пела своё медоточивое поговори со мною, мама… Захар, не переобуваясь, прошел к дивану и молча сел в ногах у тетки. Господи, как можно всю жизнь проспать на этом диване… Чокнутая, чокнутая баба!
Сцепив зубы, он промолчал. Подумал: она просто ищет во мне отца. Вот откуда это детское стремление вжаться, припасть и не отпустить. Несмотря на явную опасность, ищет во мне отца или деда, которого любила. Ищет точно так же, как я всю жизнь ищу маму, — повсюду в каждой женщине.
Он закрыл мобильник и пригубил обжигающий и тягучий, лучший на свете кофе. Вспомнил нахохленную под дождем птичку в пейзаже Фалька. Изящный штрих. Его улыбка, ненужное ухарство, конечно, рискованная игра. Но и — тайное рабочее клеймо.
Окна в этой зале не нуждались в решетках, вряд ли кто смог бы сюда подняться снизу: дом даже слегка нависал над обрывом, создавая иллюзию вплывающей в ущелье каравеллы. Перед окнами можно было стоять часами…
— Нина. Петрушевская Нина. Художница. Варила клей? Из чего? А мел где брала?
Кордовин отложил прибор, не торопясь, промокнул салфеткой губы.