— Зюнька! — крикнула со второго этажа тетя Лида. — Я тебе тут постелила, на твоей тахте.
— Еще какой живой, — отвечает Андрюша, весь в жемчужинах воды, что катятся и катятся по голому телу. — Забудь все, смотри, что я выловил! — и протягивает зеленоватый от речной тины — о господи, наконец-то, наконец! — чудовищный сердечный спазм счастья заливает грудь, горло, не дает дышать: и Андрюша живой, и кубок найден, и не надо уже никого убивать… И сейчас он прочитает, сейчас разберет, — судорожно пальцами трет, счищая тину, въевшуюся в старинное серебро, в маленькие угловатые буквы: «Почему бы тебе, сукин сын, не завернуть по пути в Кордову?».
Однако и неудобство большое: красочный слой картины требует определенного ритма работы, когда следующий слой краски должно класть на просохший, но не на пересохший слой…
Тот внимательней осмотрел холст на обороте, склонился над лицевой стороной, одышливо сопя и щуря воспаленные глазки. Высморкался в несвежий платок и решительно отрезал: — От силы лет сто!
Не было бы этого странно тлеющего белыми ночами невесомого города, от которого теперь так трудно оторваться, даже на неделю…
Он промычал, что с ним тоже бывает что-то вроде этого…