Захару эта дикая ночь казалась бесконечной, глаза устали от мельтешения долговязой фигуры Бассо; голова сама собой опускалась на грудь. Он мечтал дотянуть до утреннего поезда и там уж отоспаться.
— У нас ведь дома есть одна еврейская штука… Очень старая, правда. Не веришь? Показать?
Про себя подумал (языковой барьер, черт побери) — ну, как перевести Луке: «Завхоз — он и в Ватикане завхоз»?
— Картины?! Господи… разве за это убивают?!
— Сейчас, на ближайшем перекрестке, я тебя высажу возле остановки автобуса.
Кому же здесь он собрался продать «Венеру»? Иностранцу? Какому-нибудь дипломату, имеющему возможность переправить картину дипломатической почтой?