– Вот тексты ваших песен, они доработаны в соответствии с возможными потребностями, в нескольких вариантах, – продолжал директор. – Про исполнение есть договоренность с Шаляпиным.
Следующую неделю я почти не помню. Вроде мне докладывали о том, что Кондратенко ранен, но Каледин остановил-таки японцев на перешейке. Потом о готовности эллинга и просили приказа на перебазирование дирижабля… Потом пришел Гоша и пытался прочитать мне какое-то письмо, и я все никак не мог понять, кто и зачем меня ждет в Питере… потом я увидел себя в своей квартире, в Москве две тысячи восьмого, и вообще чуть не сдох от отчаяния, решив, что в какой-то момент бессознательно сделал необратимый переход. И с каким же облегчением, снова разглядев над собой потолок вагона, я понял, что это был просто бред!
– Не понимаю я Куропаткина, – пожал плечами комдив-два. – Японцы начали наступление на правом фланге. Он подтянул туда резервы, но в это время японцы ударили еще и слева, прорвали нашу линию обороны и продвинулись на пять километров…
– А что, личный состав базы всегда питается там? – поинтересовался я. – Вон у вас на стене распорядок, там написано, что ужин в двадцать тридцать. Сейчас двадцать двадцать, так что куда мне идти?
– Конкретно от кого – это вы скажете только после моего согласия, – предположил я.
– У тебя есть административные способности и склонность к этой деятельности, – терпеливо объяснил я высочеству, – а его таланты лежат в духовной области, пора, кстати, конкретику придумывать, а вдруг спросит, придется лапками разводить. Но отвращение к канцелярской работе внушилось здорово, его от любого официального документа теперь чуть ли не тошнит.