— О нет, выслушал. Внимательно. А потом сказал: «Пусть «городские» заботятся о преступниках и честных людях. Моё дело, чтобы жили и те, и другие».
Хрупкая фигурка в обрамлении ивовых ветвей. Глаза... Больные. Очень больные. И губы... дрожат.
— Голышом? В этой сырости? Я не настолько безумен.
Тысяча ххагов мне под рёбра! От неё же несло безумием, да так сильно несло, что позаражало всех вокруг!
— Ну да. Легче и свежее. У причалов воздух горький. А в центре города — сухой и колючий.
— Предлагаете папочку? Я бы с радостью, да только что проку в старом, дряхлом от прожитых лет и пережитых страданий теле? Ведь безумие предпочитает селиться в телах спелых и сочных, как созревший, но ещё не готовый упасть на землю плод. Оно проникает внутрь с лучами рассветного солнца, с каплями росы, перебравшимися с мокрой травы на плащ, с дыханием моря, солёным и свежим, долетевшим на крыльях лёгкого ветерка, да по дороге прихватившего с собой терпкий аромат цветущих садов...