А выше, на девяностых, у каждого свой исследовательский центр, талантливых биохимиков сманивают сразу с университетской скамьи. Толстосумы хвастают личными лабораториями, как когда-то, двести лет назад, аристократы козыряли друг перед другом конюшнями или псарнями. И это при том, что изучение феномена стеблероста официально считается монополией государства и за разглашение информации можно крупно пострадать.
– Может, я и не в духе, – перебила Варвара, – зато дух – во мне. А в тебе его нет. Ты был созидателем, Савелий. Ты делал. Изобретал. Придумывал. Ты никогда не станешь растением. Запомни. И сын твой родится не зеленым уродцем, а нормальным здоровым ребенком. А теперь иди. Если хочешь.
– Зря едем. Не найдем старика. Можно, я закурю?
Глыбов еще раз отхлебнул. Он прилетал каждую неделю и пока находился в колонии – все время отхлебывал.
«Очень кстати», – подумал Савелий. Перекинул через голову ремень автомата, дотянулся и взял Полудохлого за плечо. Сжал.
Немного поколебавшись, журналист повернул к мягко подсвеченной двери ближайшего экспресс-отеля, взял одноместный звуконепроницаемый бокс, разделся, принял ванну с тоником и полчаса повалялся на кровати из квазиживых водорослей, в тишине, расслабленный, в особенном мечтательно-дремотном состоянии – любимейшем своем состоянии, когда вроде бы ничего не хочется, однако чего-то все-таки хочется, а чего именно – неясно, потому что хотеть вроде бы совершенно нечего.