Домики имеют тонкие стены и стоят близко. Иногда Савелий слышит, как его жена плачет. Но бывает и так, что она вполголоса напевает что-то веселое.
Еще выше – голубое небо, застегнутое на желтую пуговицу.
– Ни то, ни другое. Но если вы хотите поговорить о Боге…
Вот так выбегаешь утром из дома, а перед тем как распахнуть дверь во внешний мир, замираешь на несколько мгновений, иногда даже с закрытыми глазами, и обещаешь себе: это будет мой самый лучший день. Я проживу его достойно, я добьюсь своего. Я их сделаю, я восторжествую, я им всем вставлю. Но еще до того, как шагнуть за порог, понимаешь: сегодня будет так же, как вчера и позавчера. Выйдешь к ним, а они грустные, тихие, улыбаются мирно: парень, нас уже сделали, нам уже вставили, неоднократно… Каждую минуту вставляют. Желающих множество. Хочешь – и ты вставь, если тебе от этого легче.
В 19.35 Савелий стоял перед дверью, и она не замедлила открыться, поскольку дверь была умная и знакомых впускала беспрепятственно. Однако Пушков-Рыльцев исповедовал старинные законы гостеприимства и предпочитал лично встречать визитеров. Даже если ради этого ему приходилось пересекать на своей коляске из конца в конец всю фешенебельную пятисотметровую квартиру.
– Еще как должен! – выкрикнула Валентина, бледнея. – Тебе доверили дело! Не ты его создал! Ты получил его в готовом виде! И теперь оно принадлежит тебе, но и ты принадлежишь ему!..