В контексте господина Аслан-бея это скорее выглядело бы следующим образом: «казнить нельзя обласкать можно обмануть достойно предать временно помиловать по настроению…» и так далее…
Молодая вдова, оставив трёх «подруг», что-то вежливо уточнила у пожилой родственницы на ушко. Тётушка два раза переспросила, потом почему-то громко хихикнула, хихиканье переросло в надрывистый кашель, потом она ещё раз потребовала у племянницы напомнить суть вопроса и лишь после этого двинулась вдоль каменной стены, опоясывающей дворец, к заднему входу.
– Вай мэ, о бесхвостый ишак в платье продажной женщины! Как ты можешь красть у нас, если находишься в нашем же дворе и по одному моему зову сюда вмиг сбегутся отважнейшие стражи, храбростью подобные южным львам, а силой – северным барсам! Или ты усыпишь их всех чародейными словами? А может, воспаришь ко мне, размахивая голубыми шароварами, как крыльями любви?! Вот, смотри, у меня тут целый кошелёк золота. Возьми его! Ну же?! Подпрыгни, поймай, укуси, о ничтожнейший и презренный внук бездарнейшего поэта, нарушителя шариа… Шмякс!!!
– Конечно, для такого вкусного джигита, хи-хи… всё есть! Полный колодец, хи-хи!
Но самое худшее, что за дверью вновь раздались голоса, и кто-то, несмотря на протесты стражников, настоял на своём праве войти. Льву ничего не оставалось, кроме как, свесившись, кивнуть султану, намекая на то единственное место, куда можно было бы спрятаться от нежелательного свидетеля. Самое трогательное, что и повелителю Коканда не пришло в голову ничего умнее, как подчиниться…
Хорошенько пошарив везде, где можно, соучастники наскребли в общей сумме что-то около двадцати трёх таньга. То есть деньги были и ещё, но хранились в хурджинах Рабиновича, что приравнивалось гарантией к сейфу в швейцарском банке…